Оказывается, «Өй театр» переводится с татарского, как «театр-дом». А название премьерного спектакля Аскара Галимова «Зимний сад» звучит в свете нашего с вами глобального потепления этой странной, бесснежной зимой буквально как насмешка природы над людьми. Хотя я лично верю в волшебную силу чеховских пьес, как дети верят в Деда Мороза. Вот прошел 3 февраля спектакль в Театральном центре на Страстном, и сразу наступило похолодание. Иду из театра, с неба падает легкий приятный снежок, а я пребываю в раздумьях об увиденном. Хочется писать этот текст именно так, от первого лица. Не описывать же в сто пятнадцатый раз содержание «Вишневого сада», по мотивам которого поставлен спектакль. Буду описывать собственные ощущения.
Первое — от сценографии Екатерины Горшковой. Она лаконична, если не сказать аскетична. Четыре застеленных белыми простынями матраса, которые герои то и дело мотыляют по сцене (особенно смешно, когда Раневская и Гаев пытаются спрятаться за одним из них от Лопахина, настаивающего на продаже сада), два венских стула, один маленький детский стульчик (грустное напоминание Раневской об утонувшем сыне) и странная полупрозрачная конструкция из органзы, свисающая с потолка, словно причудливый шлейф подвешенных над сценой платьев. Вот, собственно, и все. Но в какие-то моменты за этой кажущейся простотой, как в легкой утренней дымке, вдруг проявляются садовые аллеи и комнаты дворянской усадьбы, о которых герои с такой нежностью говорят. Проявляются всего лишь в моем воображении. Оно с удовольствием дорисовывает картины уходящей в прошлое жизни обитателей усадьбы, ему не нужно ни колонн, ни балконов, ни вишневых деревьев на фоне, оно прекрасно довольствуется словами о том, что вишневый сад — это самое прекрасное, что есть в целой губернии.
Произнося оду «дорогому, многоуважаемому шкафу», Гаев (Карен Мартиросян) встает на колени перед стариком Фирсом (Антонина Кузнецова), и выглядит это вполне логично, словно многолетняя верность старого слуги и есть то, что «поддерживало в поколениях нашего рода бодрость, веру в лучшее будущее, воспитывая в нас идеалы добра и общественного самосознания».
Проблема только в том, что вся любовь к родным стенам и любимому саду уходит в слова. Все герои говорят и говорят о спасении сада, а по-настоящему действует один только Лопахин.
Герой Александра Мизева, поднявшийся из самых низов, крепостные предки которого «сидели в людской», пребывает после покупки имения в какой-то эйфории неверия, что теперь он владелец всего этого и может делать с домом и садом все, что угодно: захочет — вырубит с корнем и пустит под дачи, захочет, еще какую выгоду придумает. Прагматизм дельца еще пытается бороться в нем с какими-то чувствами к Варе, например, но он уже не видит для нее места в своей будущей жизни, для удовлетворения собственных глобальных амбиций ему нужно постоянно повышать планку, а Варя (Арина Емелина), со своей негромкой любовью в его масштабное будущее уже не вписывается. Сказать прямо он ей об этом не решается, но она девушка умная, все понимает без слов.
Аскар Галимов не без помощи замечательных стилизованных костюмов Лилианы Брик, создает в спектакле целую галерею ярких чеховских образов. Восторженный, непрактичный Гаев с неизменной коробочкой леденцов и легким армянским акцентом (казалось бы, откуда? Но звучит довольно мило) с брезгливой неприязнью относится к лакею Яше (Валентин Сапронов), который после пребывания во Франции вознес самого себя на пьедестал европейца и глядит с него со снисходительным высокомерием не только на остальных слуг, но и вообще на всех окружающих. Он слепо преклоняется перед всем заграничным и считает, что Россия «страна необразованная, народ безнравственный, притом скука…» и обвиняет все в той же безнравственности влюбленную в него Дуняшу (Мария Исмиева): «Ежели девушка кого любит, то она, значит, безнравственная». При этом ни в грош не ставит собственную мать и насмехается над Фирсом.
Про Фирса в спектакле вообще отдельный разговор. Народная артистка РФ Антонина Кузнецова, кажется, просто создана для этой роли. Сгорбленная фигура Фирса, его шаркающая стариковская походка и трогательная забота о господах, как о собственных детях (особенно о великовозрастном дитяте Гаеве) актрисе удается просто блестяще. К классической финальной сцене, когда одинокий, всеми забытый Фирс остается в доме, Аскар Галимов подходит весьма нестандартно. «Уж не жду от жизни ничего я», — поет Фирс хрипловатым, потрескивающим голоском под закрывающийся занавес, сидя на крохотном детском стульчике. Лермонтовские строки и про него тоже, он уходит в небытие, как тот самый старый шкаф, неотделимый от этого дома и от этого сада. Придут «Лопахины», снесут старый мир и старый сад, по которому его обитатели весь спектакль так художественно страдают, а потом, смирившись с неизбежным, разъедутся кто куда.
Нелепый Епиходов «двадцать два несчастья»(Илья Фролов), у которого даже пистолет стреляет с пятнадцатого раза, вечный проситель денег в долг Симеонов-Пищик (Никита Шевцов) и «вечный студент» Петя Трофимов (Артемий Болучевский), фокусница Шарлотта (Елизавета Бойко), устроившая для зрителей первого ряда гадание на «шарлотаро», трудолюбивая, но несчастная Варя или трепетная Аня (Виктория Буцких) и сама Любовь Андреевна Раневская — все они осколки ледяного блюдечка, которое вдребезги разбивается на сцене и которое уже не склеить. Они танцуют, сворачиваются калачиком на матрасах, кутаются в пуховые платки. Им всем холодно в этом зимнем саду, они стараются согреться от тепла друг друга, но у них не очень то получается. Каждый слишком зациклен на собственных переживаниях и страданиях, чтобы согреть другого.
Раневская в потрясающем исполнении Алины Ходжевановой — нервная, истеричная, инфантильная, рассеянная и растерянная. Она вроде бы приехала спасти свой сад, но вместе с тем, когда ничего не выходит, испытывает облегчение, что все позади и можно уехать от трагических воспоминаний о погибшем сыне. Она то рассекает по сцене на роликах, то мечется по залу и балконам, яростно дискутируя с Петей. Она совершенно не понимает (или делает вид, что не понимает) о чем ей толкует Лопахин ностальгирует вместе с братом, вспоминая детство, и грустит, глядя в зал глазами «трепетного олененка». Судьба собственных дочерей ее тоже занимает словно вскользь, мимоходом. Она желает им счастья, но надеется, что все образуется как-то без нее, само собой. Актрисе отлично удается передать всю противоречивость характера Раневской. И уж точно с таким характером невозможно ничего и никого спасти. Можно только приехать, погрустить, позаламывать руки и уехать, произнеся классическое: «Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, прощай…»
Когда-нибудь весна точно наступит, но их зимний сад уже не расцветет, по крайней мере до тех пор, пока не придут новые люди и не посадят новые вишни.
Автор Наталья Романова, фотографии Нины Железновой можно посмотреть здесь
Добавить комментарий