В Театре Гоголя ожидания, как правило, оправдываются. К программным литературным шедеврам здесь относятся с одной стороны достаточно трепетно, с другой — без излишнего пиетета, рассматривая их, как возможность озвучить важные мысли и продемонстрировать собственный взгляд на вещи. Каждый раз идешь сюда с интересом и любопытством, ожидая, какая трансформация ждет произведения Гоголя, Островского, Уайльда или вот Федора, нашего, Михайловича Достоевского. С последним случилась не просто трансформация. Премьерный спектакль театра «Преступление и наказание» в хорошем смысле спектакль — трансформер.
С одной стороны, герои постоянно трансформируют сценическое пространство, то и дело меняя расположение графичных деревянных конструкций и при этом мгновенно трансформируются сами. Так, Мармеладов (Андрей Ребенков) может стать вдруг кухаркой Настеной, а невинно убиенная Лизавета перевоплощается в несчастную лошадку из детского воспоминания Раскольникова. И далее по списку. Следственный эксперимент, разворачивающийся на сцене, и четкие пояснения к нему в стенографической стилистике над сценой заставляют зрителей переключаться буквально на ходу, чтобы не потерять ни минуты этой блестящей трансформации. Подобный режиссерский подход Антона Яковлева к произведению из школьной программы делает из него захватывающую криминальную драму, сохраняя, при всей изобретательности формы, его величайшую духовную и моральную ценность.
Получается, что в спектакле вовсе нет проходных ролей. Каждая роль, каждый такой кусочек трансформации имеет огромное значение и для сюжета и для влияния на осознание Раскольниковым содеянного. Каждый участник следственного эксперимента словно подталкивает его тем или иным способом с признанию и раскаянию.
Напрасно Родя пытается постоянно спрятаться, укрыться, свернувшись калачиком внутри деревянного футляра, его все время оттуда выковыривают, как улитку из раковины, чтобы еще и еще раз напомнить о том, что его теория о людях «право имеющих» не выдерживает испытания топором.
Трансформация происходит и в человеческих душах, и прежде всего в душе самого Раскольникова.
Великолепная работа Василия Неверова демонстрирует, как все первоначальные воззрения Раскольникова постепенно выворачиваются наизнанку, актеру удается провести зрителей за собой по пути психологических перемен, происходящих с его героем, от полного непонимания случившегося, неверия в содеянное, нежелания принимать действительность, упорного отказа признаваться в преступлении, попыток защитить свою теорию превосходства одних людей над другими, до абсолютного краха этой теории, побеждаемой муками собственной совести и высшим проявлением любви, которое он встречает в Соне Мармеладовой (Янина Третьякова).
Ее кристально-чистая душа, безусловная вера, способность любить и жалеть прорастает, как свежий, зеленый росток на мусорной свалке. Именно она, поддержанная напористостью Порфирия Петровича (Дмитрий Высоцкий), терзаниями об участи Лизаветы, стремлением спасти сестру от разных «Лужиных и Свидригайловых», становится решающим фактором, последней точкой на пути Родиона к признанию и раскаянию.
В спектакле множество чудесных актерских крючочков, цепляющих зрителя. Каждому персонажу достается собственная «минута славы», начиная со старухи процентщицы в жемчугах и красных очках, лишаясь которых, Анна Гуляренко становится любящей матушкой своего Роди, и заканчивая самым последним красильщиком, взявшим на себя чужую вину.
Неимоверно прекрасно сыгранная Андреем Финягиным сцена, предшествующая самоубийству Свидригайлова с его неожиданно пришедшим пониманием, что мог бы человеком стать, да поздно — определенно, украшение спектакля. Разочарование Свидригайлова в жизни, неприкрытый цинизм и противоречивый характер отлично совпадают с чудесной харизмой актера, а передать зашкаливающую порочность, пресыщенность развращенность и при этом не менее сильные внутренние терзания Финягину удается просто великолепно.
Одна из самых захватывающих сцен связана с детской травмой Родиона, когда он впервые осознал людскую жестокость, увидев убийство лошади. Сыграна она Алёной Гончаровой так, что чисто физически ощущаешь боль и страдание. Гибель бессловесного животного и чистой души — Лизаветы вовсе не случайно воплощены одной актрисой. Страдания безвинных существ в творении Достоевского — один из краеугольных камней в понимании человеческой природы. И также не случайно Порфирий становится на несколько минут отцом Родиона, в его желании опекать и защитить, но при этом подтолкнуть к верному решению, несомненно, есть что-то отцовское.
Крючочки, крючочки…Пьяные откровения Мармеладова и остатки былой дворянской гордости в полубезумных танцах и клочках французских романсов Катерины Ивановны (Ирина Выборнова). Сватались к ней, сватались — да кто только не сватался, а выбрала она свою судьбу с горьким пьяницей, нищетой и унижением — «любила…» И насколько нелепы на ней эти кружевные воротнички и манжеты, настолько же они делают образ Сонечки еще более трогательным и беззащитным. Жалко, всех их безумно жалко! Вот ровно такие же ощущения были у меня в юности от сцены, когда отец рассказывает, как Соня первый раз вернулась с панели: «легла на кровать к стенке, только плечики да тело всё вздрагивают…». Щемящая жалость и бессилие. Как много в спектакле Достоевского, но как же много и собственного, неповторимого, режиссерского и чисто человеческого. До безумия жалко и Соню, и Дуню (Анастасия Епифанова), которой вместо отличного парня Разумихина (Александр Груздев) мог бы достаться такой мерзавец, как Лужин. Если в мерзавце Свидригайлове определенно есть отрицательное обаяние, то в Лужине (благодаря прекрасной работе Андрея Кондратьева) нет никакого. Всю его бесцветность замечательный художник Тамара Эшба (большой специалист по «Преступлению и наказанию») намеренно подчеркнула ярким цветом костюма, а сам актер добавил интересные черточки вроде патологической брезгливости и манерной картавости.
Все эти многочисленные крючочки соединяют объемный труд Достоевского в четкую структуру двухчасового спектакля. Неслучайно и формы у него, благодаря режиссерской идее и прекрасной работе сценографа Алексея Кондратьева, угловатые и резкие: легко можно соединить одно с другим, как своеобразный пазл, чтобы сложить в результате целостную картину одного преступления и одного наказания. Прежде всего наказания для себя самого. К этому итогу все и движется по сцене, в четком ритме, вырубая структурную форму действия под стать содержанию романа.
А топоров для этого на сцене хватает.
Автор Наталья Романова, фотографии Нины Железновой можно посмотреть здесь
Добавить комментарий